Быстрова Мария Ивановна

«Родилась я в 1930 году (по хозяйственным книгам в 1929 году) в станице Степной Приморско-Ахтарского района Краснодарского края.

Когда мне месяц был, моих родителей отправили в трудовые бригады. Воспитывалась в семье своей бабушки, маминой мамы, Дарьи Савельевны Пужай. Куда ребенка отдать? Вот и отдали меня им. За что отправили? Скорее всего, хозяйство большое было, их и раскулачили. Потом я, мать, Анастасию Ефимовну Пужай (до замужества носила фамилию бабушки – Пужай), долго не видела, но встретилась с ней позже. О судьбе отца я вообще ничего не знаю, так он и не объявился.

Когда мне было без месяца год, сослали бабушку и деда, у них большое хозяйство было, работали-то для себя. Сослали всю семью: деда, бабушку, дядю Максима, дядю Сашу, тетю Тоню и меня. Осталась в станице только тетка, она была уже старая. В Ахтарск нас повезли на больших арбах, в чем были, в том и отвезли. Здесь мы 3 дня были. За это время нам привезли кое-какие вещи.

Потом повезли в Краснодар. Там сразу же посадили в поезд. Дед всю дорогу подходил к окну и говорил: «Нас-то в Россию повезли». А однажды он говорит бабушке: «А нас-то не в Россию везут, а в Сибирь». Доехали мы так в составах до Тюмени. Там нас и погрузили на пароходы и повезли в поселок Питлер, который под Салехардом. Поселок этот был хантыйский. Мы жили там в чумах, вместе с хантами рыбу ловили, дядя Максим им все время помогал. У хантов олени были, они, когда их резали, нам мясо давали. За это время, что в Питлере жили, хлеба ни разу не видели. Была там эпидемия сильная, я в это время очень сильно заболела, лежала в юрте вся в гнойниках. Со мною Саша оставался. Он был всего на 7 лет старше меня, то покормит, то нет. Бабушка всех нас выходила, но дед умер. Мы думаем, что он от стресса умер, физически здоров был. Бабушка знахаркой была. Уже в Сибирском она была вместо врача, пока больницу не построили, кое-что она мне передала. Были некоторые вещи, которые медицина не лечила, зато лечила моя бабушка.

Летом 1935 года нас отправили вниз по реке. Корабль пристал к берегу, где сейчас поселок Сибирский. Здесь раньше была тайга, много черемухи было. Когда нас высадили на берег, здесь уже стоял один барак и много палаток, «летушки» разного размера. Барак был на много комнат, в каждой комнате были печки, больше ничего в комнате не было. Когда были в Питлере, шили сами себе одежду. В ней и в Сибирском ходили. У меня, например, долго была шубка из оленьего меха. Потом в бараке стало тесно, и мужики решили строить дома. Собрались как бы в артель. Дома строили на 2 хозяина, они все и строили. Артель помогала только крышу строить. Дерево для строительства брали из тайги. Где сейчас стоит вышка, там до постройки домов мы жили в бараке. Первая улица, которую начали заселять, теперь называется Комарова. Раньше она никак не называлась, названия лет 10 назад давать начали. В построенных домах были сенца, комнатка и кухонька, это все на семью. В деревне у нас был комендант Гомзиков, он был очень долго, от того времени как ввели комендатуру, и до того времени, как ее отменили. Раньше он жил на окраине деревни, его дом стоял отдельно от других. Сейчас он живет в Хантах. Отмечал людей он каждый месяц, и он ходил по домам, и к нему приходили. А вообще к нему нормально относились, не то, чтобы любили, но и не недолюбливали. О нем вообще говорили мало. Такого не было, чтобы он по улице шел, а от него, например, дети разбегались.

Был огород. Дядя Максим корчевал на нем пеньки и лес. В Сибирском мы обзавелись коровой (маленькой телочкой), только для нее заготавливали корм.

Начали, как только обустроились и открылась почта, писать письма домой. Письма дошли, тетка оказалась живой, мать тоже вернулась и живет с ней. Мы не могли уехать, повидать ее, потому что были под комендатурой. Но бабушка решила попробовать съездить. У нее был какой-то знакомый в Реполово, который должен был помочь нам переправиться до Тюмени. Мне тогда было 11 лет. Бабушка сказала, что мы пойдем пешком до Реполово (оттуда шли корабли).

Однажды она меня разбудила рано утром, перекрестила, потом мы долго шли. В Реполово двое суток мы жили у бабушкиного знакомого. Потом он нас посадил на корабль до Тюмени. Там взяли билеты на поезд до Краснодара. Оттуда до станицы еще 100 километров. Пошли пешком. По дороге к нам подъехал человек на арбе, который нас и подвез. Мама и тетка были дома. Так и встретились. Ну, как водится, слезы там... Бабушка сказала: «Два, три дня побуду и домой». Мама ответила, что поедет тоже, повидать всех хочет. Мы все поехали обратно. Только вернулись, дядя Максим говорит: «Затаскал меня этот Гомзиков, все спрашивает, куда мать делась?». Гомзиков это был наш комендант. Нам он ничего не сделал, я маленькая, она старенькая. Как вернулись, почти сразу началась война. Сначала было все как обычно, но в 1942 году забрали почти всю молодежь из поселка. Сашу тоже забрали. Сначала Гомзиков посадил всех на пароход до Хантов, потом этот корабль поплыл обратно до Тобольска. Ребята на корабле попросили капитана проплыть мимо песков, которые находились рядом с деревней. Когда он проплывал мимо деревни, на берег вышли все жители. Ребята на борту пели «Катюшу», а на берегу все плакали и бежали за кораблем, пока могли. Потом стояли и смотрели на корабль, пока он не скрылся. Дядю Максима отправили трудиться в Кондинск, его почему-то не взяли на фронт. Там он для фронта ловил рыбу.

После войны вернулось мало народу, треть где-то, но дядя Саша вернулся живым. Его в первый же год ранило, и до конца войны он по госпиталям ездил. Ранило в бедро, он много крови потерял. Хотели даже ногу резать, но Саша не дал. Последний госпиталь, в котором он лежал, был в Красноярске. Домой он вернулся на «веревочке почтовой», брали на нее только раненых, которые домой возвращались с фронта. Дядя Максим осенью 1945 года тоже вернулся. В том же 1945 году мы отправили письмо своей тетке, которая осталась в станице. Нам пришел ответ, что при отступлении станицу сожгли немцы-гады, а наша тетка погибла.

Весть о Победе сказала нам наша нелюбимая учительница по математике. Была я в 7 классе. Как сейчас этот момент помню. Кто-то сказал: «Стерлядка идет (так из-за носа мы ее называли)». Все расселись по своим местам. Она зашла какая-то растерянная, что на нее не похоже было, она почти всегда с серьезным и строгим выражением лица ходила. Говорит: «Ребята...а война -то кончилась!». Нас всех жителей поселка сняли со всех работ и повели на площадь, сейчас ее смыло Иртышом. Там из репродуктора говорил Левитан о том, что война кончилась.

В Сибирском я закончила 7 классов, поехала поступать в Ханты-Мансийск в медицинское училище, но там был очень большой конкурс, поэтому я и не поступила, да еще хантов в первую очередь принимали. Уезжала я учиться, хоть и из семьи репрессированных, без проблем комендант мне справку дал. Справку выдавали тем, у кого кто-то из родственников воевал, по этой справке можно было поступать, а у кого никто не воевал в семье, поступить не мог.

Не поступив, я вернулась в Сибирский, здесь я занималась со своей знакомой учительницей, чтобы не забыть и подучить материал. На будущий год я поехала поступать в Тобольск, в медучилище. Поступила, закончила.

 По распределению послали в Сорокино, было это в 1950 году. Там, в Сорокино, я вышла замуж. В 1955 году у меня родилась дочка Светлана. В 1956 году я с мужем поехала в Молдавию, там служил брат мужа. Русских там было мало, русскую речь я слышала только от тех, кто служил на заставе, там меня устроили на работу в лазарет. Лет пять мы прожили в Молдавии. За это время язык выучить не успела. Потом я вернулась в Сибирский, до 1988 года проработала патронажной сестрой в больнице. В 1988 году ушла на пенсию.

Жизнь разная была, было и плохое, и хорошее, но все равно, жить хорошо».

Запись: июль 2003 г.