Гофман Давид Георгиевич

Понять сложный период в истории страны нам помогут свидетельства очевидцев, а их осталось не так уж много в наших краях. Иные выехали за пределы округа, иные - за границу, тем ценнее живой, искренний рассказ тех, кто остался.

Жителя Ханты-Мансийска Давида Георгиевича Гофмана, в ту пору 15-летнего подростка, выслали из большого поволжского села Гуссенбах в сентябре 1941 года. Ему, если можно так выразиться, ещё повезло, что попал сначала в колхоз под Тюменью, а через год - в Ханты-Мансийск, где тоже работал в колхозе. Труднее пришлось отцу и старшему брату, мобилизованным в так называемую трудармию. В те годы «бойцы» трудармии находились на лесоповале, в шахтах, на строительстве уральских заводов, а жили впроголодь в лагерях, обнесённых колючей проволокой, с автоматчиками на вышках. Отец не выдержал такой жизни и вскоре умер.

Пережитое в те годы на всю жизнь оставило след в душе Давида Георгиевича, отразилось не только на его судьбе, но и судьбе его детей. Женившись в 1949 году, Давид Георгиевич Гофман, уверенный, что его положение - это ненадолго, не стал подвергать унижению - жить под комендатурой - своих детей. По этой причине не регистрировался с женой, по этой причине получили они фамилию и национальность матери.

Впоследствии пенсионер Гофман побывал на своей родине, ночевал в собственном доме, где живут другие люди. Довоенное крепкое село Гуссенбах на тысячу дворов обезлюдело, некоторые дома до сих пор пустуют. На карте области не осталось ни одного немецкого названия, и Гуссенбах теперь зовётся по-иному.

Из того первого потока немцев и семья хантымансийцев Штрак. В трудовой книжке Люции Матвеевны Штрак единственная запись, сделанная в 1942 году, - зачислена рабочей на лесозаготовки - и 23 благодарности за 33 года работы в промкомбинате (первая появилась сразу же после войны, в 1946 году, по времени, далеко не благоприятном для реабилитации немцев).

За эти годы она родила и вырастила шестерых детей, и моя знакомая, чьё детство совпало с детством дочерей Люции Матвеевны, вспоминает, что не было на их улице гостеприимнее и добрее дома, чем немецкий дом Штрак.

- Под высылку я попала в 16 лет, - вспоминала Люция Матвеевна. К этому времени я уже работала в колхозе. На сборы нам дали час и сказали, что взять можно не более 60 килограммов на семью. Всё пришлось оставить - и дом, и скот. Увозили всех жителей, за исключением, как сейчас помню, одного татарина и немки, родившей тройню. Куда нас везут, не ведали. Довезли до Омска, год мы там прожили, а потом 10 суток добирались до Самарово. Голодные, завшивленные - такими мы появились в клубе рыбников, где пришлось ночевать. На следующий день нас разобрали по организациям, я попала в промкомбинат. На первых порах отношение к ссыльным немцам было плохое - обзывали гитлеровцами, бросали камни. За работу нам с русскими платили по-разному. На лесозаготовках приходилось пилить одной пилой, а получать в четыре-пять раз меньше. И всё время мучил голод. Радость была, когда после работы пойдёшь наниматься к хозяйке за ведро картошки вскопать огород или, наоборот, собрать урожай за кормежку. Все более-менее приличные вещи выменяли на продукты. Не поверите: самым счастливым стал для меня день, когда начали продавать по два килограмма хлеба в руки. Этого я никогда не забуду. Легче стало, когда на промкомбинат директором пришёл Губин, очень душевный человек. Он ценил нас, помогал чем мог. При нём отношение к немцам изменилось.

Сейчас даже не верится, как мы смогли всё это пережить и выжить.