Новосёлов Александр Дмитриевич

«Мои родители - отец Новосёлов Дмитрий Михайлович, 1889 года рождения, мать Новосёлова Мария Петровна, 1890 года рождения - были высланы в феврале месяце 1930 года из села Канаши Курганской области Шадринского района в Самаровский район Тобольского края Омской области, ныне Ханты-Мансийский район Тюменской области.

Наша семья состояла из 7 человек - дочь и 4 сына, старшему 16, младшему 4 года, мне было 11 годов. Детская память бывает цепкой, и мне многое запомнилось о коллективизации 30-х годов и высылке «кулачества» как класса из районов сплошной коллективизации, о чём я и хочу поведать молодому поколению, не знавшему того ужаса и произвола, происходящего в 30-е годы.

Мои родители были сельского уклада, имели хозяйство: 2 рабочие лошади, 2 дойные коровы, 2-3 головы молодняка, 2 свиньи.

Пахотной земли имели 6 гектаров, сеяли в основном пшеницу и овёс.

Были хорошие постройки, дом в 3 комнаты, каменная кладовая, амбар и прочее (в приуральских сёлах вообще постройки были добротные).

При моей памяти хозяйство и посевы обрабатывались своей семьёй, я ещё не ходил в школу, а отец возил меня на пашню боронить посевы.

Старший брат с отцом пахали и сеяли, была сеялка, хлеба убирали машиной-самосброской, молотили конной молотилкой, всё делалось с помочами с близкими людьми.

Пришёл 1930 год, отцу предъявили бойкот и лишили права голоса, что всё это означало для меня - тогда было не понятно.

Конфисковали скот, постройки тоже разломали, куда-то увезли, весь инвентарь взяли в коммуну, домашние пожитки продали с молотка, оставили самое необходимое, во что можно было мало-мало одеться.

Отца арестовали, а матери сказали, что ваша семья подлежит высылке, куда - не известно. Был назначен день высылки, и к нам пришли двое комсомольцев и приказали собираться, подали две запряжённых лошади, в одни сани посадили мать с малыми детьми, а на вторую склали все пожитки, что причиталось от благословения новых правителей.

Село было большое, и выселяли много семей, всех сгруппировали в один обоз и повезли в г. Шадринск на станцию, обоз охраняли всадники на конях, вооружённые пистолетами.

Когда привезли на станцию, на вокзале делали обыск, детей и взрослых раздевали до белья, что искали - для меня было неизвестно. Погрузили в вагоны и отправили в город Тюмень, из Тюмени опять погрузили на лошадей и везли до Уватского района, февраль был холодный, люди обмораживались и были случаи - замерзали дети. На пропитание давали караваи ржаного хлеба и селёдку, помню, хорошую.

С открытия навигации на пристань Уват пришёл пассажирский пароход «Боткинский завод», и погрузили ссыльных семей около трёхсот и привезли в с. Сухоруково. Село было большое и красивое, матерей с детьми расквартировали по квартирам, а трудоспособное население отправили в лес на правый берег Оби. Работники ГПУ сказали поселенцам вежливо: «Стройте себе посёлок, не построите - замёрзнете зимой».

И началось строительство обездоленных, изгнанных из родных мест колонистов (так называли тогда ссыльных). Застучали топоры, зажужжали поперечные и моховые пилы - это была вся техника, которой располагали строители, - и начали строить посёлок Горный. Тягла никакого не было, лес рубили, плавили и таскали сами люди, работа была не из лёгких.

С июня месяца до холодов было построено 50 домов - «особняков» одного типа размером примерно 6x8, полы и потолки настилались из жердей, посередине дома клали русскую печь, и против неё прорубалось одно окно в доме, по бокам делались двухъярусные нары, а для стола уже не было места. В таких бараках размещали до шести семей. За строительство рабочим денег не платили, а продукты давали бесплатно - 16 кг муки на рабочего и 6 кг на иждивенца, немного соли и несколько коробков спичек и больше ничего.

Пришла зима, начались холода - начались и болезни, недоедание, цинга, простудные заболевания; медицинской помощи не было, настоящее бедствие: люди падали и помирали, идя с работы, в бараках началась духота и сырость, появились все паразиты, способные сосать кровь человеческую, и за первый год проживания добрая половина населения была предана земле. Оставшиеся в живых стали раскорчёвывать лес, раскапывать лопатами почву и готовить пашню, чтобы сажать овощи и сеять хлеб. Был организован колхоз «Горный пахарь».

Все ссыльные находились под надзором КВД, обращение с народом было скверное, за малейший проступок наказывали. Не помню точно: или в 1932, или 1933 году проходила кампания по сбору золотых денег, приехали в посёлок энкавэдэшники в шапках-будёновках, вооружённые пистолетами. Нас, школьников, сделали рассыльными и стали посылать за женщинами, чтобы приходили на допросы. Допросы вели закрыто и предлагалось сдавать золотые деньги, кто не сдаст - будет арестован и отправлен в тюрьму. Допросы велись несколько дней и ночей, кто сдавал золотые монеты - тому давали 5 кг муки за монету, квитанций никаких не выписывалось и росписи не делалось ни за сдачу, ни за приём. Надо полагать, золото было не у каждого, также не было и у моих родителей. Женщины, не сдавшие золото, были отправлены на сборный пункт: день работали, а ночью с них выколачивали монеты.

Шёл конец октября, на Оби появилась шуга, женщин сажали в лодку, толкали в лёд и говорили: «Дадите золото - отпустим, не дадите - утопим». Это рассказывала моя мать. Когда застыла река, их отправили этапом в Остяко-Вогульск и там держали ещё месяц, потом отпустили.

Как я уже писал, мы, ученики, были рассыльными. Как-то в комендатуре комендант спросил нас: «Видели или нет золото» - и вытащил из кармана горсть золотых монет и рассыпал по столу. Я впервые увидел монеты из благородного металла. Попало или нет это золото государству, лежит на совести этих работников НКВД.

Вернёмся к организации колхоза: вступило всё население, в том числе и семья Барболина Филимона Афонасьевича. У этой семьи была личная лошадь Пеганко, этот Пеганко тоже вошёл в колхоз, с него и стал возрождаться колхоз «Горный пахарь». Сталинский режим не сломил волю народа, и он снова сросся с землёй: брали в аренду лошадей и распахивали поймы, сажали овощи, сеяли зерновые и получали неплохие урожаи, кормили себя и сдавали государству.

Позднее были открыты подсобные предприятия: гнали смолу, дёготь, была бондарная мастерская, делали кирпич, который качеством славился на весь район. Пришел 1937 год, и 58 статья многих увела мужчин в неизвестность, и ни один не вернулся, и родные не знают места захоронения.

Колхоз жил и мужал, появился скот: лошади, коровы, свиньи, овцы. В 1954 году колхоз был укрупнён с Сухоруковским колхозом и вскоре стал миллионером. В 1966 году в Елизаровском сельсовете были упразднены три колхоза: Елизаровский, Сухоруковский и Урманный, и был создан совхоз «Урманный». Руководство совхоза пошло на централизацию населённых пунктов, и посёлок стал неперспективным.

Народ уехал из него,
Все поросло полынь-травою,
Осталось кладбище одно.
Посёлка нет уже в помине,
Пишу как память про него –
Моё там детство проходило,
Немного грустно и темно.

Вскоре такая участь постигла и с. Сухоруково, люди переселились кто куда, так вот и исчезают родные деревни с грешной земли, зарастают бурьяном, забрасываются лучшие угодья. Живут в Сухоруковском два пенсионера Корепанов И.И. с супругой Варварой Иннокентьевной, вросшие корнями в родную вотчину, и не хотят покидать родную деревню, где родились и где трудились, там покоятся их родители, деды и прадеды - потомственные рыбаки и охотники».